Политкорректная цензура и литературы в книжных издательствах
Появление в издательствах новых стражей политкорректности становится посягательством на свободу литературы. Одним из последствий этого может стать появление черного рынка литературы, которая будет считаться подрывной, но может стать единственной по-настоящему ценной.
Из недавнего репортажа «France 24» нам стало известно, что в США некоторые издательства нанимают так называемых «sensitivity readers», то есть сотрудников, которым поручено очистить книги от всего, что могло бы задеть чувства некоторых читателей или общественных групп. Еще один пример растущего общественного влияния нового нравственного порядка.
В первую очередь, речь идет о логичной мере предосторожности со стороны издателей в американском обществе, где сейчас бросаются обвинениями по любому поводу. Произошедшее с несчастной Джоан Роулинг, автором успешных книг о Гарри Поттере, стало настоящей травмой для литературной среды: в 2016 году она воспользовалась индейской легендой, после чего ее обвинили в «культурной экспроприации» и «маргинализации» коренных американцев. Издательства приходят в ужас при мысли о том, что тоже могут стать жертвами подобных нападок и попасть под суд. Поэтому теперь тексты книг предварительно просматриваются их адвокатами. Быть может, в будущем появятся новые издания старых книг, из которых вычеркнут способные шокировать современного читателя стереотипы? В романе «В поисках утраченного времени» не останется Шарлю, госпожи Вердюрен, Франсуазы, Блока и многих других персонажей? Некоторым, наверное, даже понравится, что Пруста изрядно сократят…
Книги, фильмы и искусство в целом не вызывали бы такого отношения к себе, если бы не стали формами развлечения, то есть коммерческими продуктами. Раз книга считается продуктом, ее главная цель — разойтись как можно большим тиражом. И она должна соответствовать наименьшему общему знаменателю чувств. Лишившись терпкости и шероховатостей, она становится гладким леденцом, который мы проглатываем не без удовольствия.
Распространение подобной практики создает точно такую же угрозу, с которой столкнулись социальные сети, где цензура играет первоочередную роль в стремлении избежать возможных санкций: выражение мнения становится стерильным и сводится лишь к бесконечному пережевыванию общепринятой риторики. Сказанное оценивается не с точки зрения истины, а с точки зрения его соответствия нужным, то есть допустимым взглядам. Слова рассматриваются не сами по себе, а в увязке с тем, кто их произнес: их превозносят или дискредитируют в зависимости от того, к какой категории относится говорящий, к жертвам или предполагаемым мучителям.
Отметим, что одним из последствий этого может стать появление черного рынка литературы, которая будет считаться подрывной, но может стать единственной по-настоящему ценной. Все формы официального и продиктованного властями искусства всегда уступали работам свободных творцов.
Еще Ницше писал о такой предположительно высокой, но на самом деле нигилистской нравственности, о ее деградировавшей форме, которая скрывает собственные противоречия и слабость за маской непреклонности. Приняв форму такой повышенной чувствительности к потенциальному оскорблению чьих-то чувств, она делает невозможным противостояние идей и обрекает демократическую систему на вырождение. Современный гражданин стал маленьким и хилым созданием, которого может травмировать даже простое упоминание выбивающейся из конформизма идеи. В эфире «France culture» Брис Куртье сказал следующее об американских студентах: «Они больше не могут отличить утверждение от демонстрации, мнение от факта. Они говорят "как X или Y", но раз их восприятие X или Y не может быть понято теми, кто не разделяют их идентичность, диалог становится невозможным». Университет должен быть местом, где бросают вызов неизвестности, но в США он превратился в пространство одержимого насаждений прогрессистских догм. Демократия превращается в потасовки групп, которым больше нечего сказать друг другу, и которые больше не могут говорить друг с другом. В книге «Белый» Брет Истон Эллис описывает свою растерянность при виде современного мира, в котором жертвенническая идеология симметрично производит уверенных в своих грехах белых: «Эта повальная эпидемия жертвенничества заставляет людей думать, что жизнь должна быть прекрасной утопией, которая создана в угоду их хрупким и требовательным чувствам, подталкивает их к тому, чтобы навсегда остаться детьми в благонамеренных сказках».
Наконец, такая тенденция ставит под сомнение саму роль литературы. Должна ли она и дальше говорить правду? Или быть отражением некого нравственного проекта? Нарративным средством на службе сиюминутной догмы, которое облегчает ее поглощение подобно тому, как собака принимает подмешанные ей в пищу таблетки? Сложно не провести параллель с растущим движением в пользу запрета произведений некоторых авторов, чья жизнь и мнения выглядят так же неблаговидно, как и некоторые аспекты их книг. Литературе следует ограничиться рассказом о выдающихся событиях в переложении авторов с безупречным жизненным путем? Это значит превратить литературу в катехизис, а романы — в современное подобие воспитательных книг, которые в прошлом давали молодому поколению.
Литература заинтересована в том, чтобы действовать совершенно иначе: исследовать все закоулки человеческой души, ее низость, ошибки, ужасы и страдания. Литература играет роль выхода и катарсиса для наших темных сторон. Как ни парадоксально, она способствует контролю, как карнавалы, луперкалии и прочие подрывные мероприятия, которые организовывали древние общества. Наше общество с его черно-белыми взглядами убеждено, что может избавиться от темной стороны, если просто заставит ее замолчать. На самом деле, та в результате может лишь вырваться наружу неконтролируемым и агрессивным образом. Считать, что ограничение литературы добрыми чувствами сможет изменить мир, так же глупо, как верить в искоренение насилия запретом упоминания войн. Все будет с точностью до наоборот: искусственно приглушенная темная сторона мира неизбежно вернется с новыми силами.
В 1827 году Шатобриан произнес такие слова в обращении к депутатам с критикой нового закона о цензуре: «Господа, вы не целители уязвленного самолюбия и пострадавшей гордости (…), а законодатели». Так, не будем возвращаться во времена библиотек, в которых прятали «непристойные» книги, и пусть литература для ранимых душ останется уделом детской библиотеки.