BestBooks.RU - электронная библиотека

Источник
Недавно проведенные исследования показали, что серьезная художественная литература делает людей более восприимчивыми, и гуманисты повсеместно и торжественно поднимают по этому поводу бокалы. Однако я задаю себе вопрос – является ли это победой неосязаемого обогащения гуманизма и его очарования или победой квантифицирующей власти социальных наук?

В ходе двух исследований – одно из них было проведено парой социальных психологов из университета Новая школа (New School), а другое было организовано исследователями в Голландии – их участники были разделены на несколько групп. Использованная методология была примерно одинаковой в обоих случаях. В рамках проведенного в университете Новая школа эксперимента одна группа читала избранные места из литературных произведений (отрывки из книг Луизы Эрдрич (Louse Erdrich), Дона Делилло (Don DeLillo) и т.д.); тогда как участники другой группы читали коммерческую художественную литературу, а еще одной группе давали серьезные научно-популярные книги или вообще ничего. Участникам эксперимента предлагалось либо описать свое эмоциональное состояние, либо посмотреть на фотографии с изображением глаз людей и попытаться определить, что эти люди чувствовали в тот момент, когда были сделаны эти снимки.

Результаты оказались ободряющими для тех людей, которые на первых курсах в университете со страстью цитировали в своем окружении слова Кафки по поводу того, что великая литература «является топором для разрубания замерзшего моря внутри нас». Те испытуемые, которые читали художественную литературу, в ходе различных тестов проявляли повышенную эмоциональность или показывали, что их уровень сопереживания выше в сравнении с теми их коллегами, которые читали массовую художественную или научно-популярную литературу.

Сделанные в результате проведенных исследований выводы вызывают особое удовольствие в свете новой Обязательной школьной программы (Common Core Standards), в срочном порядке принятой школьными округами по всей стране, акцент в которой делается на научно-популярную литературу и даже подчеркивается преимущество расписаний поездов и автобусов над художественными произведениями. Создается впечатление, что именно здесь произошло настоящее развенчание искаженного подхода к обучению искусству чтения.

Однако существует и другой взгляд на результаты проведенных исследований. Вместо провозглашения превосходства художественной литературы над практическими навыками, якобы получаемыми при чтении научно-популярных книг, проведенные исследования указывают на то, что практический эффект является необходимым стандартом, с помощью которого следует оценивать достоинства художественной литературы. Результаты исследований говорят о том, что чтение художественной литературы – дело хорошее, так как она делает вас более эффективным социальным агентом. И это уже несколько больше в сравнении с тем, что дает вам умение читать расписание поездов.

Американцы всегда испытывали и продолжают испытывать дискомфорт по поводу любой культурной активности, не приводящей к конкретным результатам. «Тот, кто впустую тратит свое время даже на несколько пенсов в день, и так день за днем, теряет возможность использовать каждодневно сто фунтов», – хотя сам Бенджамин Франклин довольно безразлично относился к деньгам, выраженное им чувство в приведенном совете стало отличительным признаком национального характера. Праздность все еще воспринимается как анафема в американской жизни. (Ким Кардашян (Kim Kardashian), неустанно превращающая свое свободное время в прибыльную индустрию, является в глубине души пуританкой). Тогда как активные дневные грезы в виде сочинения или чтения художественной литературы являются праздностью в ее чистейшем виде, и такого рода занятия не обещают никакого практического или конкретного результата и не могут к нему привести. От дидактических хрестоматий Макгафи (McGuffey), использовавшихся с середины 19-го века до середины 20-го века, и до «Книги добродетелей» (Book of Virtues) Уильяма Беннетта (William Bennett) уже в наше время (либеральный ответ – «Призыв к характеру» (Call to Character) Колина Грира (Colin Greer) и Герберта Коля (Herbert Kohl) был опубликован на несколько лет позднее) американский импульс, направленный на создание собственного пространства для литературы путем превращения ее в социально полезную цель, принимал разнообразные формы. Можно даже сказать, что два архетипических американских характера – Гекльберри Финн и Том Сойер, придуманные самым язвительным сатириком страны, являются, по сути, аргументами, свидетельствующими о превосходстве праздности над любой моралью, а также полезной в социальном или в финансовом плане американской активностью.

Возможно, вполне уместно в наше время лихорадочного квантифицирования – постраничные просмотры, рефераты по нейробиологии, копание в персональных данных, загадки монетизации и алгоритмов – исходить из того, что художественная литература также должна найти свое оправдание в предоставлении такого поддающегося измерению и полезного социального качества, каким является сопереживание. В то время как хрестоматия Макгаффи и ее преемники использовали литературу для привития молодым людям религиозной и гражданской морали, утверждение о том, что художественная литература усиливает сопереживание – это совершенно другая история.

Хотя эмпатия стала своего рода знаменитой чертой эмоционального интеллекта, она не обязательно должна иметь что-то общее с чувствительностью и мягкостью, которые ей обычно приписываются. Некоторые из наиболее способных к сопереживанию людей, с которыми вы можете встретиться в жизни, это представители бизнеса и адвокаты. Они в одно мгновенье способны понять чувства другого человека, действовать в соответствии с ними, заключить сделку или выиграть дело в суде. В результате человек на противоположной стороне может почувствовать страдание или ощутить себя побежденным. И, наоборот, всем нам известны погруженные в книги интровертированные люди, которые не очень сильны в разгадывании других людей, а если они и могут это сделать, то не обладают способностью действовать в соответствии с тем, что им удалось понять в другом человеке.

Если перейти в совершенно иную сферу, то можно сказать, что сопереживание является характерной чертой некоторых садистов. Способность улавливать тончайшие оттенки дискомфорта и боли является центральной точкой получаемого садистом удовольствия. Дар сопереживания может привести к проявлению щедрости, благотворительности и к самопожертвованию. Он также может наделить человека способностью утонченно и искусно манипулировать другими людьми.

Литература, несомненно, многому научила меня относительно сложной природы эмпатии. Так, например, не существует более способного к сопереживанию героя романа или театральной пьесы, чем Яго, который мог улавливать малейшие колебания в эмоциональном состоянии Отелло. С другой стороны, Отелло является благородным и великодушным человеком – одновременно, возможно, тщеславным и высокопарным, – но он абсолютно лишен дара оценивать эмоциональное состояние другого человека. Если бы он обладал хотя бы половиной способности к сопереживанию, имеющейся у Яго, он имел бы возможность заметить ревность, пожирающую его вероломного помощника. Вся эта пьеса представляет собой наглядный пример эмоциональной вооруженности, необходимой для победы над другими людьми или для защиты самого себя от всякого рода козней. Но никто – и ни одно исследование – не может с уверенность утверждать, способствует ли эта пьеса появлению большего количества восприимчивых и сострадательных людей или таких, как Яго.

На самом деле ни в одном исследовании не были произведены измерения того, приводит ли основанная на сопереживании реакция к проявлению сопереживания. Основанная на сопереживании идентификация с золотым ослом Апулея, с Молль Флендерс из книги Дефо, с шекспировским королем Лиром – Самуэль Джонсон (Dr. Johnson) хотел, чтобы эту пьесу ставили с измененным и счастливым концом, поскольку, по его мнению, в ней демонстрируется слишком много страдания, – а также с такими героями Достоевского, как Раскольников, Алеша и князь Мышкин, с Эммой Бовари, не говоря уже о действующих лицах таких модернистов-мизантропов как Селин, Жид, Кафка, Манн и т.д. – сопереживание с этими героями вполне может заставить человека погрузиться внутрь себя и вообще удалиться от человечества. Хотя эмпатия всегда была неопасной, благотворной и в социальном плане продуктивной чертой, за что ее и восхваляли, утверждение о том, что производство сопереживания является главной добродетелью литературы представляет собой сужение литературного искусства, а не захватывающее и новое его расширение.

Отсутствие в художественной литературе практической полезности как раз и наделяет ее особой свободой. Когда Оден (Auden) написал о том, что «ничего в результате поэзии не происходит», он не жаловался, он ликовал. Начнем с того, что художественная литература, вероятно, делает людей более способными к сопереживанию – но, тем не менее, я готов поспорить, что люди, более интенсивно реагирующие на вымысел, обладают, для начала, более высокой способностью к сопереживанию. Но лучше всего у художественной литературы получается то, что она вообще ничего не делает особенного, специального или того, что легко сформулировать.

Разнообразная природа художественной литературы является причиной того, что так много людей приписывают воображаемой литературе большое количество разнообразных воздействий, некоторые из которых противоречат друг другу: катарсис (Аристотель), опасное развращение духа (Платон), вредное ослабление морали (Руссо), искупительное бегство от личности (Элиот); получающее оправдание творчество за пределами морали (Джойс). Художественная литература погубила Дон-Кихота, молодого Вертера и Эмму Бовари, однако она спасла Сервантеса, Флобера и Гете.

С уверенностью можно сказать, что, как и сама жизнь, художественная литература бесконечна и не подлежит квантизации. Если искусство создается ex nihilo, то есть из ничего, то тогда и чтение приводит in nihilo, то есть в никуда. Художественная литература разворачивается в вашем воображении на взаимосвязанных уровнях различных значений, снимающих тяжелый груз неподатливых фактов с ваших плеч. Она говорит на собственном частном языке бесконечных нюансов и интонаций. Сказка, если хотите, представляет собой утешительным образом конечную составную часть океанической бесконечности, из которой мы вышли и куда мы вернемся. Это есть свобода, это есть удовольствие – а затем мы вновь оказываемся перед обыденным вызовом, перед бесконечными хлопотами и перед необходимостью придавать специфические значения тому, что люди думают и чувствуют, а также перед настоятельной необходимостью попытаться – ради любви или ради денег – получить от нее пользу.

("New Yorker", США)
Ли Зигел (Lee Siegel)