Любовные романы и рассказы

В нашей онлайн библиотеке вы можете найти не только интересные рассказы, популярные книги и любовные романы, но и полезную и необходимую информацию из других областей культуры и искусства: 1 . Надеемся наши рекомендации были Вам полезны. Об отзывах пожалуйста пишите на нашем литературном форуме.

Ольга Думчева

Волкодав

Главная : Проза : Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38

Нет! Неправда! Я не верю! – я кричал ему, я орал на него, я грозил ему, а Звен все так же невозмутимо сидел перед экраном своего комби, и только истощение делало его лицо чуть печальным. В нем не было тоски.

Я поеду туда, - я кинулся за скаффи, на ходу влез в штанины, стал запахиваться.

Разве ты не понимаешь, - Звен медленно поворачивал голову, следя за моими скачками по зале: разве ты не понимаешь, что уже все кончено. И далее, очень медленно, и убийственно холодно:

Твои родители мертвы уже более 16 часов. Все.

Пуф был легким, но он оказался идеальным снарядом для попадания в комби. Мгновенно потух свет, в кромешной тьме я нащупал дверь, ведущую в вакуумный отстойник и открыл ее ручным рычагом. Когда я вернулся, дом уже было не узнать. На Луне, по крайней мере в поселениях Лунян, воров нет, но есть пыль, есть вакуум, есть пустота. В открытые двери вползает лунная, почти бестелесная атмосфера и съедает жизнь. В открытых кемпингах есть какая-то особая аура смерти.

Я вскочил в люльку и понесся по элельке по направлению к Большому Пупу. Я молился и надеялся, цепляясь за что-то в моем сознании, но Бо Пуп был почти пуст, и на стопе мне передали, что всех жертв несчастного случая перевезли в Ви ПУ, в травматологическое отделение.

Там мне показали маму. Она почти не изменилась. Я знал, что ей уже успели наложить макияж и покрыть ногти – чтобы не было видно следов удушения. На Луне покойников преображают, желая отдать им последнюю дань. На левом виске у нее был небольшой кровоподтек, и была рассечена бровь. Вот и все. Но мамочки, моей любимой, славной мамочки больше не было. Лежало ее тело, еще такое похожее на нее саму, еще такое красивое. Но я знал, чувствовал, что ее больше нет.

Мне так больно, так удушливо больно вспоминать ее такую. Когда я думаю о том, как она задыхалась, как цеплялась за жизнь, я просто не хочу жить. Я взял бы ее боль, я взял бы ее раны, я взял бы ее смерть, но все, что мне осталось - это смотреть на тело, в котором ее БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО.

Я даже не попрощался с ней. Это ничего бы не изменило, но думать о том, что она уходила навсегда, а я даже не оглянулся…

На ее ладонях почти не было царапин, лишь порез на мизинце - у нее не было времени даже на попытку выжить, у нее не было время поцарапать руки, у нее было время лишь умереть.

Светлый ствар скрывал ее тело и ноги, а ботинок на ней не было. Маленькие ступни были исколоты, наверное, она пыталась убежать. Но от смерти можно убежать лишь к мучительной смерти.

Я спрашивал, было ли ей больно, но мне ответили, что она почти не мучилась. За это “почти” я был готов отдать полжизни. Она не должна была страдать и мучаться, для этого она была слишком хороша.

Отца так и не нашли. Вернее тела, тело не нашли. По ДНК-анализам было установлено, что в груде крови, сгустков плоти, стеклина и пенолюминия, устилавшего склон в Бо Пу, был и мой отец. Он умер вдали от мамы, и он умер именно потому, что бежал к ней. Он находился в подлунном бункере и мог бы выжить. Но они предпочли оставить меня одного, чем жить без друг друга.

Мне делали антишоковую инъекцию, но в этом не было необходимости. Я не чувствовал ничего. Как только я понял, что мамочки больше нет, я уже не чувствовал ни обиды, ни тоски, ни печали. Меня запросто можно было бы аболировать в тот момент, а я бы вновь ничего не почувствовал.

Мне душу вынули,

И вы хотите, что б я плакал?

А как же плакать без души?

Кто так сказал, какая разница? Моей мамочки больше не было и не делайте вид, что вы меня понимаете. Знаете, почему вы не можете мне сочувствовать? Да только потому, что чувствовать что-либо такие моменты вообще нельзя. Хочется лечь спать, видеть сны и забыть о том, что твоего сердца больше нет.

Я не поехал к родственникам, я не хотел видеть ЕЕ фото-истории, вделанные в пано кемпингов. Я хотел притвориться, что можно пожить еще хотя бы пару дней, хотя бы пару часов с ней, так, как будто она рядом, так, как будто она всегда будет жива.

Я жил у Звена. Так было легче. Дама Валериана погибал страшно. Даже не хочется говорить о том, как она умерла. На ней был скаффи в тот момент, когда кемпинг начал рушиться, и она пережила всех. В ее мозг поступал кислород, а сама она, приваленная глыбами стеклина, истекала жизнью. Она умерла от разрыва сердца, увидев смерть всех остальных…

Отца Звена то же не нашли, даже в каплях разбрызганной крови под обломками. Его тело, измельченное, уничтоженное, просто не сохранилось на Луне, а покинуло хлипкую гравитацию, чтобы обрести покой в вечном космосе.

Что все они делали в Бо Пу до сих пор точно не знает никто. Говорили, что там моя мать должна была пройти обследование. Но почему в БоПу, а не уютном Ви ПУ, не шикарном Хрустальном Сердце? Поговаривали и о том, что за мамой числился список 12+, в чьи детские карты она вписывала липовые проценты здоровья. Якобы там была назначена встреча с матерями больных детей. Но дело не в этом, дело в том, что они выбрали именно тот день, когда незадачливый штурман-самоучка, не верно рассчитав траекторию приземления, посадил свой перевозчик в гибельном месте. Луна – женская планета и не любит, когда ей пытаются овладеть силой. Она мстит. Как все таки это страшно.

Мы сидели со Звеном вдвоем, не пуская к нам ни его сестру Веру, ни двоих его младших братьев. Мы хотели быть только вдвоем, и может это биполярное заточение спасло мою психику.

Я тогда думал о том, что тем утром, когда я связался со Звеном в первый раз, и он потряс меня своею усталостью и отчужденностью, тогда он УЖЕ знал о том, что его мать умерла в мучениях, проводя в последний путь всех. Его же отец не оставил на Луне даже крошечного следа. Он знал, и как я, увидев свою покойную мать, потерял чувствительность ко всему. И ведь он нашел в себе силы говорить со мною, подбирал для меня какие-то слова.

Ты ел сегодня? – я коснулся плеча Звена и вздрогнул, такое мокрое и холодное оно было.

Не хочется.

А витамины? Может вколешь себе витамины?

На миг его лицо преобразилось, даже просветлело:

Витамины! О эти славные сладкие витамины! Это могло бы быть очень просто! Даже легко и так вкусно! Странно, что я не подумал об этом. Странно.

Ну так поешь?

Да, - он даже улыбнулся и довольно потянулся: да, почему бы и нет. Я вот… впрочем, ладно.

Он помолчал, а потом, как то странно глядя на меня, как-то просветленно, почти счастливо, сказал:

Может вместе?

Что вместе?

Ну… бахнем витаминчиков…

Я поел куриных кубиков.

Нет, я о том, что… - он как-то путано говорил, но выглядел при этом почти довольным: ведь витамины могут решить все. Вот мы тут вгрызаемся в нашу жалость как в кость, высасывая из нее все соки, глотаем спасительную слюнку, а все же голодны. А ведь витамины – это волшебно. Это раз – и готово. И очень вкусно! Ты чувствуешь вкус, даже кожей, даже нервами… я добавляю чуть-чуть морфия, можно даже поспать… я вот подумал… было бы нечестно не предложить тебе успокоения, я был бы слишком эгоист… ты… хочешь?

Да я же говорю, кубков уже поел.

Он засмеялся тихим, беззвучным смехом, протер глаза.

Алеша, ты будешь жить долго и счастливо, это в тебе заложила дама Елена. Она воспитала тебя счастливым, и ты забудь о том, что я говорил тебе о витаминах. Это для таких как я.

Он похлопал меня по плечу, достал из мини-армани шприцовку и ушел к себе в комнату.

Наверное более сообразительные люди чем я не отправились бы с невозмутимым видом поглощать гростерные кубики, попахивающие куриным мясом, а поспешили бы вслед за Звеном в его спальню. Но мне всегда требовалось время для того, чтобы сделать верный шаг. Я никогда не понимал того, что кроется за словами, больше доходил до смысла интуитивно, как бы прокручивая в голове образные картинки.

Словом, лишь через час я, подавившись мучными кубикам, сломя голову побежал к Звену.

Он лежал на койке, побелевший, мокрый, холодный. Шприц валялся рядом с его рукой, перетянутая жгутом конечность почти окоченела.

Я пытался бить его по щекам, тормошить, но мне лишь открылись белки его глаз, с закатившимися под веки зрачками. Я ведь мог бы его погубить, неосознанно, конечно, если бы вызвал медицинский экспресс-луноход. Каким-то шестым, или даже седьмым чувством, я догадался связаться с другой наших семей Сергеем Зверевым. Он тоже пользовался комби-образом, и мои глазам предстал сухой старичок, с желтой морщинистой кожей и острой козлиной бородкой. В другой ситуации, я бы рассмеялся несоответствием этой хлипкой внешности человека на экране и вязкого баса, озвучивающего раскрытие губ старика.

Сергей Сергееч, пожалуйста, приезжайте скорее. У нас беда, Звен вколол себе в кровь какую-то дрянь. Он лежит там бледный, мокрый...

Что с глазами?

С глазами? – я даже не сразу вспомнил, какие глаза были у Звена: они… они… у него закатились, только белки… белки видно.

Я буду через десять мнут, а ты пока найди мини-армани в спальне дамы Валерианы, открой верхний ящик и вынь капсулы с вязкой синей жидкостью. На них еще должны быть проставлены литеры ББ и БТ. Ты следишь за разговором?

Да, да. Мне надо их вколоть ему?

Не бойся, это не сложно. Найди вену и вставь иглу. Сначала ББ, а потом БТ. Повтори.

Я повторил и отправился дрожащими руками вводить нюш жидкость Звену в кровь.

Затем были мучительные минуты ожидания, минуты страха. Может боязнь потерять Звена заставила меня посмотреть на мою боль другими глазами: мамы нет, от отца не осталось даже праха, но эту кривую смерти надо придушить, склонить к нулю, не дать развертывать в гипер-парабалу. Лелеять смерть нельзя, иначе жизнь сдаст свои позиции.

Наверное, я все плохо объясняю. Простите. Хотелось бы написать обо всем, поделиться своими мыслями, чувствами. Но, боюсь, все выходит скороговоркой, как-то невнятно и сквозь зубы. Я бы хотел, чтобы вы поняли меня. Я пережил смерть родителей из-за того, что понял, что жить прошлым нельзя и, жалея себя, нельзя тащить в могилу своих друзей и любимых.

Он будет жить?

Жить? - Зверев пытался шептать, чтобы не разбудить младших Семеновичей, но гулкий голос выталкивал на поверхность столько шума, что шепот разросся до грохотания: он будет жить. НЕ знаю, счастливо ли, горестно ли, но будет. У него, между прочим, и не получилось бы убить себя. Вкалывание двойной дозы морфия…

А как надо?

Надо было бы кубик воздуха.., - он вдруг перешел на откровенный крик: А ты чего это меня об этом спрашиваешь? Ты что тоже решил вот так… навсегда… ДА кто ыт будешь после этого! Мать в тебя столько вложила, что десятерых можно было бы на ноги поднять. Из своей костной ткани тебе вакцины делала, а ты…

Да я и не думал об этом, Сегрей Сергееч. Вы вот об этом подумали, и я за вами, но только сейчас, а никогда раньше.

Зачем тогда спрашиваешь?

Я… я ведь ничего не знаю о смерти. Мы никогда с мамой об этом не говорили. Не говорили о том, что люди могут…

Единственное, что люди должны друг другу, так это умирать, - Зверев мыл свои огромные руки под струей гростера и фыркал: ф-ф, как славно мыть руки после того, как все уже позади, всех откачали и всем надавали для порядку по заднице… ф-ф… славно.

Он вытирал руки, складывал свои вещи и выглядел человеком, выполнившим свой долг:

А про смерть, Леша, ты не думай, и знать тебе о ней ничего не положено. Тебе надо жить, - и делал он ударение именно на слове “тебе”: Тебе надо жить, слишком много людей верили в то, что ты сможешь жить и было бы непростительно, если бы ты оказался слабаком.

Да я и не думал, просто… как узнать, собирается ли человек убить себя? Как сберечь его от этого? Как вообще… люди убивают себя?

Зверев смотрел на меня и молчал. Он уже вытер руки, сложил вещи и взял скаффи. Оставалось только захлопнуть забрало.

Я знаю только одно, Алеша, только одно. Человек может умереть тысячами различных способов. Смерть может быть лютой, а может быть сладкой. Но только если человек не хочет умирать, если он борется за жизнь, значит он будет жить. Вот и все.

Дверь вакуумного отстойника закрыла его фигуру, а на Луне светало.

Днем я хоронил маму и отца, а также даму и господина Семеновичей. Звен не мог даже стоять на ногах, и его оставили дома.

На Луне покойных хоронят в купели. Это огромный кемпинг, всегда белый, внутри – как пчелиные соты. В стенах огромное количество небольших шестиугольных отверстий с урнами, под ними вмонтированы фото-истории умерших.

Моя старшая сестра умерла за 3 года до моего рождения, другая – за два. Их сексты – окошечки с урнами – находились на первой платформе – платформе детской. Прах всех взрослых размещали в подлунных платформах. Лифт со стеклиновыми стенками бесшумно скользил вниз по специальному желобу, и также бесшумно перед моими глазами проходила одна за другой платформ секст. Они были освещены ровным белым светом и были очень высокими.

Всех покойных на Малом Пупе хоронили в одной купели, и теперь платформ было уже больше 15. Мы вышли на 16-ой.

Обсудить книгу на форуме

Главная : Проза : Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38