Любовные романы и рассказы

В нашей онлайн библиотеке вы можете найти не только интересные рассказы, популярные книги и любовные романы, но и полезную и необходимую информацию из других областей культуры и искусства: 1 . Надеемся наши рекомендации были Вам полезны. Об отзывах пожалуйста пишите на нашем литературном форуме.

Ольга Думчева

Пустота

Главная : Проза : Страницы: 1

Текст размещен с разрешения автора

А любви то и нет вовсе.

Любви-то? Ясное дело, где уж ей взяться, когда у нонешних кавалеров теперь нет денег даже на соевую шоколадку.

Девчонки, да разве ж в шоколаде дело. Любовь, девочки, это чувство, что трепещется в сердце…

Да, сердце, небось, тоже кушать-то хочет.

Какая ты, Любка, злая.

А я не злая, я жизнью наученная.

А я вот верю и надеюсь.

Что же ты, Катька, тогда ребеночка пришла зарезать, а?

Ой, Люб, ну что ты такое говоришь. Разве же я режу? Сейчас он еще и не почувствует ничего.

Дура ты, Катька, дура. Это ты придумываешь себе сказочку, чтобы жить потом легче было А я на четвертый аборт иду и знаю, как там все… После аборта на столе собирают по частям твоего изрезанного, вынутого из тебя ребенка; ножка к ножке, ручка к ручке – чтобы проверить, вес ли достали. Вот где завоешь.

В курилке сначала одна, а затем и другие женщины начинают сопеть носами, а потом плакать, по-бабски, навзрыд; кто в подушку, кто в ладони, а кто и не прячась, лицом ко всем. Мы все находимся в отделении, чтобы убить еще не вышедшее из нас дитятко. Почему моментом рождения ребенка считают тот день, когда твоего ребеночка извлекли из тебя? Он живет, кроха, шевеля пальчиками, открывая и закрывая глазки, видя сны, слыша что-то, уже целых девять месяцев. Как же можно говорить, что пока он еще защищен материнской плотью, он еще не жив? Должно быть, все это выдумали глупые мужчины, никогда ни ощущавшие, как тебя твой ребеночек ударяет изнутри ножкой или ластится е тебе еще не слушающимися пальчиками.

Но да что там говорить. Все мы здесь великие грешницы, убийцы мы. И отделение наше – как камера смертников: серая, на окнах фигурные решетки (говорят, чтобы не выбросился кто).

Хотя, если приходишь не в первый раз, все эти мысли приходят лишь ночью или во время вот таких перепалок между женщинами в курилке. А так? Стараешься не думать о том, что делаешь, что творишь, оправдываешь себя: зачем разводить бедноту или деток больных рожать.

Ты, Кать, прости меня. Озверела я совсем. Жизни никакой нет. Муж полгода зарплаты не видел, на картошке да кислой капусте с тремя детьми перебиваемся. А теперь еще вот это…

Да ладно. Сама виновата. Я ведь рожать-то могу. Мать с отцом говорят помогать будут. Они у меня люди зажиточные, могут себе внучонка позволить.

Так чего не рожаешь?

Не пожила еще для себя.

Ой, дура ты, дура.

В этот момент дверь открывается, и на пороге появляется дежурная по этажу с метелкой.

Ишь накурили, дыхнуть нельзя. Расходись, проветривать буду.

Дежурная открывает окна и уходит, нарочито хлопая дверью. Мы знаем, что этой медсестре тридцать два, а она уже четверых родила: всех подряд, как Бог велел. Она не здоровается с нами и не смотрит нам в глаза. Она считает нас великими грешницами, но не желает говорить об этом; ее муж православный священник.

Нехотя выходим из курилки, где начинает истошно сквозить еще неубитый весной зимний ветер. В коридоре новенькая в сопровождении дежурной.

Палата 4, кровать у окошка справа. Обед в три, ужин в шесть. Все.

Молоденькая девушка топчется в проходе, не зная, что ей теперь делать.

Как звать-то тебя?

Элиной.

Как-как?

Элиной.

Вот выдумывают-то. Я Любка, кровать слева; в красном халате – Катька, кровать справа. Катюх, поздоровайся с будущей не-мамашей.

Привет.

А вот это, Клавдия Петровна. Она в соседней палате лежит. Одна.

Я невольно улыбаюсь, думая, какой старой, должно быть, я в свои 44 года кажусь им, еще даже не двадцати семилетним. Тогда я сделал свой первый аборт.

Ну и сколько тебе будет, красота ты наша?

Мне шестнадцать.

Видали? А выглядишь лет на двадцать. Здорова!

Это просто у нас все женщины в породе такие: крепкие.

А молодцу, набившему тебе живот, сколько?

Люб, отстань. Девушка, вы проходите. У меня есть варенье сливовое, будете?

Я иду к себе, чтобы принести к общему чаепитию зефир и шоколад из своей палаты, и думаю, как непохожи они на меня в их года. Я вовсе не ставлю напротив них знак минус. Даже наоборот: есть в них что-то, чего не было у меня: энергия какая-то, мощь. Но аборт в шестнадцать лет!

Так кто папаша-то будет?

Он между прочим бизнесмен.

Вот ведь как, слыхали, новый русский значит.

У него “БМВ” и “ДЭО”, и “мерс” новенький. Он мне каждую неделю по сто баксов дает.

Баксов? Это сколько же?

Люб, отстань от девушки. Эль, а чего не рожаешь?

И во взмахе головой этой еще глупенькой, но рано повзрослевшей девчонки, я читаю все тот же ответ: “Для себя еще не пожила”.

Эй, красота, а мужик-то твой небось женатый.

Да есть у него там какая-то. Так он с ней и не спит даже.

А ты откуда знаешь. Небось со свечкой-то не стояла.

Да видела я ее пару раз. Такой серый мышонок: ни груди, ни задницы. А у меня третий, между прочим.

И что же ты думаешь, третьим ты его надолго удержишь?

Раз деньги на аборт с наркозом дал, значит заботится, я так о нем думаю.

Я невольно вспоминаю глаза моего мужчины, когда я сказала ему, что сделал аборт. Боль, непонимание, отчуждение, презрение.

Зачем, Клава? У нас ведь был всего один. Мы могли бы…

А как объяснить, что и один забрал почти все здоровье и красоту; а красоты хотелось. И ведь не для кого-то, а для него хотелось, любимого мужа. Чтоб как во время медового месяца по лестнице на руках, и от нетерпения молнии на брюках лопались бы. А он не понял и не простил. Его вторая жена тоже показалась мне серой мышкой. Но она, с ее узкими бедрами и плоской грудью, родила и вскормила ему четверых. И что самое важное, это дало ему счастье и удовлетворение. Сейчас встретишь случайно - и глаза отводишь. На него, счастливого, нет сил смотреть.

Принесли белье для новенькой, и она стала раскладывать свои вещи: дорогие духи, золотые украшения, косметика, портсигар.

Ты куришь, красота?

А я считаю, что не должна отказывать себе во всех удовольствиях. У меня есть коньяк, будете?

Мы распили бутылочку, за неимением лимона, закусывая зефиром.

Это вредно для здоровья детей, - грустно пошутила Катя, и все замолчали.

Какое у вас, Клавдия Петровна, красивое кольцо. Алмазы?

Да, кажется.

Наверное, дорогое. Муж подарил?

Муж.

И мысли заполнились тем, кто одевал мне это кольцо пятнадцать лет тому назад. Мой второй муж. Длинное породистое лицо, холодные красивые карие глаза.

Я буду заботиться о твоем сыне, мы отправим его за границу, у меня есть связи. Ты будешь свободна.

Я не просила этой свободы, но он не любил возражений.

Я старше тебя, Клава, и я понимаю, что для нас правильно и важно. Ты не будешь ни в чем нуждаться, я одену тебя с картинок европейских журналов мод, все будут завидовать тебе. Но… нам не нужно детей. Ты потеряешь фигуру, начнут выпадать зубы, я разлюблю тебя… зачем тебе это надо? Пеленки, качалки, бессонные ночи. Мы найдем им лучшее применение.

Коньяк смягчает острые углы в сознании, и мне начало казаться, что я и счастлива вовсе, и жизнь моя, без проблем и напастей, сложилась удачно. Но это был лишь коньяк, и утро началось с легкой похмельной головной боли и ощущения легкой тоски.

В 11.30 Любу увезли в операционную, и в курилке стало как-то тихо.

Без нее скучно.

Да.

Кать, а сколько ей?

Я даже не знаю. Мы еще год назад здесь же, на чистке познакомились. Но, кажется, ей нет еще двадцати пяти.

А выглядит старше.

Это от жизни, девочка. Она лифтер в шестнадцатиэтажке. Зарплата сама понимаешь.

А муж?

А что муж? Это дети все. Дети кровь пьют из матерей.

Кать, у тебя нет детей?

Да на что мне? Я молодая, интересная женщина, слегка за двадцать, работаю в хорошей фирме, мечтаю о большой любви. А разве найдешь любовь с дитем на руках?

А… ну, в общем, отец… это не по любви?

Это… как бы тебе сказать, это по принципу: почему бы и нет. Есть под рукой мужичок и ладно; а нет его – так с глаз долой и из сердца вон. А ты то, Эль, по любви?

Ну он очень заботливый. Он ведь знает, что мне всего 16; так он и разрешение на аборт достал, и денег дал, и путевку мне в Италию купил, чтобы я там потом восстанавливалась.

А мама что?

А что она? Она понимает, что мне повезло в жизни и не мешает.

Ну а что так рано?

Так мы с ним четыре месяца назад познакомились, в баре. И он пригласил меня к себе лишь на третий день. Но мне уже было шестнадцать, некоторые и раньше рожают и ничего.

А мне почему-то вспомнилась моя первая любовь. Он год не решался прикоснуться ко мне: дарил цветы, приглашал в художественные галереи, писал стихи. А в нашу первую ночь он плакал от счастья, и от волнения у него ничего не вышло. Мой первый муж, мой любимый человек.

А в 14.00 мы узнали, что у Любы сильное кровотечение, и она переведена в послеоперационную палату для больных с осложнениями.

После обеда врач-гинеколог спросил у девушки:

Элина Бокова, это ты?

Да.

В справке сказано 18, а где паспортные данные? Ну да ладно, твое дело. А может рожать будешь?

Да вы что? Зачем мне это?

А что? Ты крепкая, сбитая, родишь за пару часиков.

Он же мне жизнь попортит.

Жизнь? А нужна она будет тебе без детей? Сейчас у тебя трубы короткие, можешь уже никогда и не забеременеть. Что делать будешь?

Жить в свое удовольствие.

Ну если так, сегодня вечером делать будем.

Так скоро?

Аборт делать – это очень скоро. Соскоблят тебе все - и домой.

Позже Элина спрашивала у меня:

Клавдия Петровна, аборт – это больно?

Больней, чем рожать. Но теперь можно и с анестезией; так что ничего не почувствуешь. Он купил тебе наркоз?

Кажется, да. А вот еще… у меня срок беременности около двух месяцев. Ребенок уже большой?

Разве это важно? Ты хочешь узнать, больно ли ему будет? Несомненно. Мозг закладывается уже через три недели.

А что его… соскребут?

Да. А потом то, что могло быть твоим сыном или дочкой, сожгут.

Сожгут?

Конечно.

Произвело ли это на нее какое-то впечатление? Трудно сказать. Я была намеренно резка. Но она звонила кому-то вечером. Должно быть, ему. Вернулась испуганная и грустная. Что но мог ей сказать? Что мне теперь говорит мой муж, после того, как его шофер забирает меня из больницы?

Отделалась? Ну и чудненько. Я купил тебе новые серьги. Это за боль. Я скажу, чтобы тебе разогрели обед; я уже пообедал, поешь одна.

На следующий день скоблил Катю, и та вернулась усталая, с кругами под глазами. Она лежала уткнувшись головой в подушку и постанывала:

Как больно, как ужасно больно.

К ней пришли родители, но, узнав, что она все же сделала аборт, ушли, не оставив записки.

В тот день в 17.20 Любы не стало. Она умерла от потери крови и оставила троих своих детей. У нее был мальчик двух лет и две девочки: три и четыре с половиной годика. Ее мать умерла, мать ее мужа была прикована к постели; так что в это м сером мире у ее троих детей больше не было никого, кто бы дал им материнскую ласку или просто женскую заботу.

Вот они, дети, они лишь сосут и убивают, сосут и убивают.

Не причитай, Катерина. Не тебе так говорить.

Да и не вам, Клавдия Петровна. Всю жизнь жили как сыр в масле: нет тебе ни детей, ни забот, ни морщинок.

Был у меня сын, Катя… Не уберегла я его. Умер далеко от меня, а я приехала только тогда, когда его тело уже покоилось в земле.

К чему рассказала? Зачем? Может, я хотела, чтобы та девочка, которая в свои шестнадцать лет уже носила под сердцем ребенка, не убивала его, как это делал всегда я, а сохранила и любила. Но почему я заставляла кого-то делать что-то, чего никогда не делал сама? Быть матерью?

Элина сделал аборт, пожелала нам всего хорошего и уехала в Италию.

Я вернулась домой, получила горностаевую шубу и холодный ужин, тишину квартиры, где не слышно было ни смеха, ни плача детей, мне досталось только осознание глупо прожитых лет и… пустота.

Обсудить книгу на форуме

Главная : Проза : Страницы: 1