Любовные романы и рассказы

В нашей онлайн библиотеке вы можете найти не только интересные рассказы, популярные книги и любовные романы, но и полезную и необходимую информацию из других областей культуры и искусства: 1 . Надеемся наши рекомендации были Вам полезны. Об отзывах пожалуйста пишите на нашем литературном форуме.

Сергей Лопатин

Предварительный просмотр

Главная : Любовные романы и рассказы : Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

Вечер встреч, какое пошлое названьице, закончился весьма обильной речью все того же МакКварки. Он повторил почти в дословности все сказанное им вначале. А вот затем наиболее резвые из студенток и некоторые студенты, взобрались на сцену и окружили меня просьбами об автографе. Я мечтал когда-то, разумеется, о вселенском покое, но иногда инъекции признания доставляют некоторый укол удовольствия. Росписей тридцать или тридцать-четыре я отдал всяким бумажками, намеренно игнорируя две руки. Стоит ли объяснять, чьи это были руки? Это я продолжаю измываться над дешевыми “психологическими” романами, авторы которых так любят “развернуть психологический портрет преступления (49)”.

Двум рукам автограф я дал после всех. И была мной поставлена на их бумажках вовсе не роспись, а небольшой текстик, несколько отточенных слов. Если честно, я написал там название отеля, номер и время.

О, коварный Нипель! Постойте – это я то коварный? Две девки меня соблазнили, а я коварный! Нате, пожалуйста! Да, разгадал их связь, назначил свидание им обеим, ну и что из того? Только и облегчил им …

Я предвижу, что в свете последних событий, некоторые из моих читателей не рекомендовали бы мне писать на бумаге номер отеля и время – во избежания юридических последствий. Это вы думаете, я такой баснописец? Ошибаетесь, любезные!

Между прочим, я практикую такой способ защиты от этих самых последствий. Несколько лет тому назад приобрел я по случаю в собственность небольшой охранный комплекс – систему хорошеньких скрытых видеокамер, и оборудовал ими всю квартиру – по семь-восемь штук в каждой комнате, даже в ванной. Ими я пользуюсь при “гигиенических процедурах”, как писал один человек, с теми девушками, чей внутренний мир я успешно познаю. Я даже завел специальный шкаф для видеокассет, накопившихся за это время в изрядном количестве. Приятно, видите ли, иногда не посетить кабак ночью, а сесть за монтажный пульт и смонтировать маленький документальный фильмчик из самых ярких и захватывающих эпизодов. С определенными актрисами я отснял даже и по сериальчику. Так что, если и заявиться юная дева с претензиями, будто я её “изнасильничал”, а таких две уже было, я с удовольствием достану из шкафчика заботливо подписанную кассетку с её именем и продемонстрирую ей. Я всегда заботливо подписываю кассетки именами сообщниц – это называется “неслучайные половые связи”. И вряд ли уже девушка пойдет в суд. Ну разве могу я кого-то изнасиловать! Помилуйте! А те две девушки, которые посещали меня с жалобами, во время просмотра этого занимательнейшего кино возбудились и принудили меня к жестким половым отношениям, предварительно попросив меня (обе!) оказать им удовольствие самим включить камеры. Хорошие были девушки! Я с ними вместе даже впоследствии монтировал отснятый материал.

Памятуя о предосторожностях, я догадался приобрести три видеокамеры во время вчерашнего похода по магазинам. Минут сорок я потратил на скармливание им кассет и установку их в особо неприметных местах, с тем расчетом, что и ракурс съемки будет повествовательным.

Свидание, если это так можно назвать, я назначил в одиннадцать и пунктуальные гостьи постучались в мою дверь вовремя.

Я так и думал, что две маленькие лесбиянки придут под ручку. “Попытаюсь описать их, правда, моему перу недостает той живости, какая здесь требуется, поэтому я постараюсь компенсировать ее максимальной правдивостью и точностью” – так писал в подобном случае один французский сумасшедший в романе, где все герои были отъявленными злодеями, думали только о совокуплениях, а главная героиня – фантастическая корова, доверчивостью которой кто только не пользовался (50). Описать их, тем не менее, нужно.

Первая, выше названная мной Пингвиненком, ибо настоящего имени я дать не могу, но оно хорошо рифмуется с прозвищем, была девушкой восемнадцати лет, невысокого роста, русых волос. Грудь небольшая, но очень красивой формы. Та часть, стыдливое человечество которой не придумала сносного названия, была особенно восхитительна. Читатели, обладавшие смиренным любопытством и терпением, требуемым для изучения одной преинтереснейшей книжицы, сразу же, я уверен, поняли, откуда брезжит эта стилистическая усмешечка (51). У Пингвиненка были большие прелестные голубые глаза и очень вкусные щеки. Вам хватит!

Вторая, которую я никак не прозвал, а поэтому она будет фигурировать под своим порядковым номером, оказалась девушкой девятнадцати лет с прямым римским носом, хитрыми глазами и тонкими губами. Если читатель ещё не забыл, то у неё было интересное строение черепа, так – ничего особенного, и с первого взгляда не заметно, но это её делало более выразительной. Грудь больше, чем у Пингвиненка, но не намного. Приятный животик.

Не совру, сказав, что обе они были особами пылкими и темпераментными и я получил и доставил пребольшое удовольствие во время нашей встречи, так сказать, физическом уровне.

Я не стану, и это понятно, описывать разнообразнейшие подробности их и моей деятельности по соображениям весьма далеким от этических. Я, как-никак, планирую отдать в печать эти заметки, и не всегда удобным бывает наличие романтических сцен в книге. Во всяком случае, мой новый издатель не рекомендовал мне это делать.

По таким печальным для меня причинам придется написать отдельный рассказик эротического толка, рассказывающий об этих двух девушках чуточку подробнее.

Я, в целом, очень страдаю от рамок, которые накладывает на меня возможное издание этих записок. Я вынужден избегать слов, считающихся в неприличном обществе неприличными и поэтому лишаю читателя многих подробностей собственных эмоций по тому или иному поводу.

Пожалуй, я внесу коренные изменения в структуру данных записок с тем, чтобы обогатить их более насыщенным эмоциональным фоном, что не позволяют делать рамки приличия. Такова уж писательская доля. Да, следует оказать большее внимание чувствам и выпустить подобающий текст отдельным небольшим тиражом для особо ценящих чистоту слова экземпляров. Я думаю, что предполагаемое полное издание будет отличаться совершенно иным способом подачи событий. Пишу как заправский писатель-идиот из восемнадцатого века.

Забегая вперед, отмечу, что у меня было ещё несколько встреч с ними. Я наведывался в Баден-Баден три раза, и они приезжали ко мне в гости четырежды. Помимо неимоверно приятных ощущений, они привозили и инициативу привести моё жилище в божеский вид, хотя чем не по-божески оно выглядело, я не знаю. Часто жалею, но не имею более частой возможности обладать их общением.

После ночи и целого дня в компании этих девушек я был вынужден улететь домой. В самолете ничего не случилось, и даже никто не приставал с заботой, а вот таксист опять попался трагифарсовый. Это был старикан далеко за шестьдесят, я бы его назвал: “Смерть поводить отпустила”. Немного взъерошен, полон рот железных зубов, рядом с сидением – трость нелицеприятного свойства. Я её сначала не заметил, а когда пригляделся, было уже поздно. Старикан дал жару. Он развил скорость, в три раза превышающую допустимый предел, со словами: “С ветерком!”. Меня эта гномообразная гнида (52), пользуясь выражением одного любителя шахматной игры с самим собой на берегу Женевского озера, признала во мне какого-то секретаря и посоветовала отыскать у того же Конан-Дойля рассказ о реинкарнации, весьма сомнительно ей (гномообразной гнидой) растолкованной.

Кто бы знал, чего мне стоило отбиться от назойливого шоферюги, настолько не захотевшего меня выпускать, что он даже попытался своей облезлой тростью, ловко засунутой им в ручку от двери, помешать мне вылезть из машины.

Вернувшись домой я остаток дня проспал, а ночью занялся отсмотром и монтажом тех замечательных фрагментов, запечатлевших меня и двух собеседниц.

Когда же я вновь посетил “Мирандолу”, в ней было все точно так же, как и до моей маленькой развлекательной поездки в Баден-Баден. Каратель напевал песенки, Ормонд гладила всех по затылку, а Элпис писала, сжигала и целовала любовницу на протяжении сорока пяти минут.

На этот раз я выбрал столик, находившийся далеко от Элпис, но мне было удобно наблюдать за ней из темного угла. Меня не было видно, но её я видел прекрасно. Вряд ли стоит повторять все то, о чем я уже изволил написать. Элпис повторялась.

Я заказал руанского утенка и, разъединяя нити его мяса, стал присматривать за ней. Вот она закончила писать, вот зашла её любовница, вот поцелуй, а к утру они уйдут.

Вот так – каждую ночь я приходил в “Мирандолу”, присаживался куда-нибудь так, чтобы меня не было заметно, сначала отгонял назойливых критиков, карикатуристов-филологов и сочинителей музыкальных шарад, а потом, со временем, когда они уже не подходили ко мне, просто сидел, ел, наблюдал за Элпис. Я так старался быть незаметным для неё и это так получалось, что возникал страх – “а вдруг она меня заметит!”. Но у меня было преимущество – я же знал, что она будет делать по минутам, и мог развивать свои наблюдения в соответствии с её расписанием. Я точно знаю, что она так никогда и не заметила меня. Несмотря на это, с течением ночей все в “Мирандоле” знали, зачем я сижу один и куда я смотрю, а одна бабка, драматург Серафима, как она себя называла, хотя в жизни ничего не писала, кроме сценариев детских праздников в дошкольных учреждениях, постоянно деликатно подходила ко мне и на ухо, оставляя мокрый след, шептала о своих ассоциациях: “Вы знаете, вы с ней напоминаете мне Эдгара и Вирджинию (53)”. В другой раз я ей напомнил Свана и Одетту (54), потом еще кого-то.

Знаете я провел не одну ночь в таких наблюдениях за ней. Казалось бы – что интересного в женщине, делающей одни и те же вещи точно по расписанию? А я что-то находил.

Я упоминал о величии, которое исходило от неё. Будто сидишь в одной зале с кем-то сверхъестественным. Я чувствовал её величие. Она была настоящим гением. Представляете? Женщина и гений!

Я чувствовал, что каждый раз, когда она сжигает эту бумажку, она сжигает что-то великое, сравнимое с ней самой. Я всегда смотрел на неё и ощущал себя ничтожным и бесполезным. Жорж, что же есть у тебя – два десятка книжек, три четверти которых написаны или ради шутки или ради денег? У тебя совсем ничего нет, Нипель! Я знал, что все это бессмысленно, что я так и сделал ничего, что живу без смысла – та самая ересь, которой так любили набивать свои романы моралисты девятнадцатого века.

К моему счастью, такие мысли исчезали вместе с Элпис. И днем, свободный от неё, я был абсолютно тем же, кем был. Как говорил мой приятель, крупный специалист по религиозной проституции, “гетеры занимались тем, чем они занимались”. Днем и вечером, я был беззаботным и свободным от её влияния писателем, бывшим гением. И Пигвиненок со своей подругой навещал меня, и я навещал их в Баден-Бадене, по роковой случайности встречая там ректора МакКварки, отнимавшего как минимум минут тридцать своими разговорами и приглашениями с новыми лекциями. И все было замечательно. Но стоило мне ночью забраться к угол потемнее и смотреть на Элпис, как все мысли сводились только к тому, какое я ничтожество.

Подбегала Серафима, слюнявила ухо словами: “Вы мне напоминаете Роберта и Агнес (55)”. Я улыбался и продолжал смотреть на Элпис.

Каратель снова напевал дикие первобытные песенки. Все было точно таким же, как и вчера и все будет так завтра. И, кажется, мир не так уж и отличался от Элпис – все одинаковое изо дня в день.

Даже завхозов иногда тянет на философские размышления – что там говорить о писателях.

А мне отчего-то никогда не предлагали Нобелевской премии. За мои идиотские книжки её вполне могли бы дать. Большинство моих сочинений, без сомнения, ужасны, но они все же были очень даже взрывоопасными романами. Я даже думаю, что изменил массовое сознание в кое-каких вопросах. Могли бы и предложить стать Нобелевским лауреатом. Я бы отказался. Знаете, хотя, чего вы там знаете, как чувствует себя человек, вошедший в учебники по литературе? Как чувствую себя я, когда знаю, что все писатели, все человечество в ближайшем будущем будет учиться у меня? Вы знаете, какое это чувство? Я знаю! Никакое.

Хотя я сейчас и забыт всеми литературоведческими журналами, всеми критиками и интервью у меня берут журналисты только из провинциальных газет, я все ещё остаюсь великим писателем. Этакой живой легендой – когда все думают, что ты жил в одно время с динозаврами и Черчиллем, а ты – живой и радостный. Как-то у меня шаловливо получилось – в двадцать семь лет стать живой легендой. А легенды, как правило, нужны только исследователям фольклора и беззубым сказительницам. Я ни на что не жалуюсь, вы не подумайте! Я очень хотел в свое время обрести покой, как душевный, так и налоговый. Первый я получил, а без второго я могу и обойтись. Приятно совершать маленькие выезды в сторону провинциальных городов, где на тебя смотрит все население, но не часто. Намного приятнее жить в свое удовольствие и не испытывать угрызения совести и издателя. Люди меня еще, раз от раза узнавали, но широкой огласки в последнее время моё имя не подвергалось. Несмотря на это, в двух десятках учебников литературы для школьников существовал раздел моего имени, говорю только по то количество, какое смог прочитать сам, а некоторые не особо сознательные научные сотрудники получали за исследования моего феномена научные степени. Правда, один мой знакомый, писавший работу по моей книге: “Воспитатель манишек”, жаловался мне, что никак не может получить степень по причине смерти семи его научных руководителей. Он меня умолял стать восьмым, но я деликатно отказался. “Воспитатель манишек” – одна из моих самых идиотских и, в то же время, самых популярных книг. Всего лишь набожная история про священнослужителя, заменившего всю паству на стаю бродячих собак. История получила подтверждение в развитии, а именно: священник воображал, что собаки передают ему свои псиные мысли и исповедовал их, крестил щенков, родившихся прямо на алтаре, читал им проповеди и делал прочие вещи, которые священники обычно любят проделывать. В конце концов понял, что бог – он сам собака, и поэтому отправился к Папе Римскому, который в это время повыгонял всех из Ватикана к чертовой матери, а на освободившиеся места поселил кошек и подтвердил, что они и есть ангелы (56). Вы представляете ситуацию, да? Папа Римский проповедует кошкам, читает им “et Urbi et Orbi (57)” и прочие занимательные рассказы, а тут приходит священник со идеями собачьего бога. Как вы понимаете – неразрешимый конфликт. Противостояние культур! Вульгаризация! И вот тут-то и открывается чудесная истина, что все люди – манишки, а бог – их воспитатель. Причем книжка была написана не только без пунктуации, как у какой-нибудь Гертруды (58), а и без пробелов между словами.

Обсудить книгу на форуме

Главная : Любовные романы и рассказы : Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13