Любовные романы и рассказы

В нашей онлайн библиотеке вы можете найти не только интересные рассказы, популярные книги и любовные романы, но и полезную и необходимую информацию из других областей культуры и искусства: 1 . Надеемся наши рекомендации были Вам полезны. Об отзывах пожалуйста пишите на нашем литературном форуме.

Сергей Лопатин

Предварительный просмотр

Главная : Любовные романы и рассказы : Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

Это было, по её утверждениям, чрезвычайно вкусно и полезно, а главное – экономно. В частности, она подарила миру, как Прометей дарил огонь, уникальнейшие способы приготовления рыбного паштета из манной крупы и рыбного бульона, чая из засохших яблочных огрызков, желе из них же, яблочного коктейля с кефиром, гениальных яблок, политых растопленным сахаром и яблочных конфет, прекрасно приготовляемых из сушенной кожуры яблок, ста пятидесяти граммов овсянки, двухсот граммов сахара и двадцати - масла. Особое место, как легко замечается, в рационе этой Евы, в её гастрономических и, надо думать, эротических фантазиях, занимали они, яблоки. Эти замечательные, бесподобные конфеты она советовала готовить следующим образом: сахар, овсянку и мелко порезанные яблоки нужно было выложить на сковороду, с предварительно растопленным на ней маслом, все это пережарить, а после затвердевания разломать и (о, боги, боги) обязательно хранить в целлофановом пакете. Её фантазия яблоками не исчерпывалась, хотя и была ими забита. Она также предлагала свои новейшие разработки в сфере изготовления кумыса из кефира путем помещения последнего в бутылку из-под шампанского. Вот это была журналюга! Таких теперь и не встретишь.

Вот я рассказал вам предысторию про то, как я стал писателем. А кем же быть ещё? Грузчиком тяжело, адвокатом – бездарно, преподавателем эстетики – похабно. Вот и приходиться становиться время от времени писателем. Садиться за застуканную за нехорошим занятием клавиатуру и набирать тысячи и сотни тысяч знаков. А что, удобно! Это не мешки с мукой носить, не законы препарировать и не пальцы в фигурки складывать. Пьешь себе чаек, стучишь по клавишам – писатель. Обычно писатели бывают такими: с начинающейся лысиной на макушке, с глазами старого гниющего кобеля, с выдающимся носом, красноватым от мелких почти лиловых сосудиков, обильно выказывающих себя на нем, небольшая щетина, начинающая седеть, грязно-серый грубый выцветший костюм с неприятно желтой потертой давно несвежей сорочкой и темно-бордовым галстуком в форме селедки, неаккуратно завязанным ничтожным узлом. Это, очевидно, писательское – завязывать галстуки так, чтобы при присаживании на стул или в кресло конец галстука выглядывал из-под пиджака. Писатели, или как они называют себя, литераторы почти всегда неряшливы, неприятны и несвежи, с запахом больного старого тела. Они вечно ходят по редакциям журналов, предлагая свои рукописи, выполненные на старой низкокачественной бумаге светло-зеленого цвета карандашными каракулями, и раз в неделю появляются в редакциях газет, чтобы, когда-то пропечатав ахиеничную заметку о вреде курения, брать там свежий номер газеты бесплатно. Впрочем, не все писатели такие. Я, например, знавал одного человека, отрекомендовавшего себя как приятеля Понтия Пилата, поскольку в своих стихотворных работах он проводил сравнения прокуроров тех местностей, где он читал свои стихи, с Понтием Пилатом. Собственно, что это был за тип. Это был претенциозный писатель, который нигде и никогда не снимал своей умопомрачительной кофты малинового цвета с несколькими крупными желтоватыми пятнами так и не установленного происхождения на груди. У него были седые пушистые волосы ниже плеч, старческие припухшие руки. Его звали Марголий и он любил всем рассказывать одну историю. Ну, это же понятно – какой-то беззвестный научный работник пристал к Марголию с просьбой рассказать, что такое, по его, марголиевскому, мнению, вечность. Марголий вытянул руку перед собой, затем резко поднял её и опустил, после чего повернулся к научному работнику и вдохновенно и героически сказал: “Вечность”. Наверное, эта жестикулярная выдумка его самого поразила настолько, что он показывал эту самую вечность, рассказывая эту историю, с теми же экстремистскими эмоциями и выражением малиновой рожи, что и в первый раз.

Еще Марголий обладал удивительными способностями. По его утверждениям, он мог определить по глазам, поэт человек или приличный. Он так и говорил: “О! Я чувствую на себе его взгляд! Этот тяжелый взгляд!”.

А вот мне повезло. Меня звали не Марголием, малиновой кофты у меня не было и по редакциям журналов я не шастал. Я был неким отличным писателем. Деловитый, как семнадцатилетняя парижская проститутка Monique (11), собранный и трезво взглядывающий на вещи. Такое иногда бывает с писателями. Теперь к вопросу, постоянно волнующему народные массы – чем же занимаются писатели? Это смотря какие! Провинциальные писатели с разваливающимися от старости чемоданами, в старых истертых рубашках поросячьего цвета занимаются, преимущественно, всучиванием редакторам газет своих гражданских позиций, оформленных в виде рассказов для детей и юношества, что-то вроде рассказов “Алешкина рыбалка” или “Лето в деревне”. Это у них занимает от силы два-три часа с утра, поскольку во всех журналах и газетах их уже давно знают и вежливо гонят в шею. А дальше писатели занимаются, собственно, писательской деятельностью, проще говоря, кушают водку в кампании таких же сочинителей. Для меня всегда оставалось загадкой, а как же они занимаются вот этим сочинительством. Возможно, после пятого стакана водки они заваливаются домой и огрызками карандашей чирикают свои народные рассказы о судьбах каких-то грязных деревенских оборванцев. Есть и другие писатели. Писатели столичные. Они молоды, бородаты, постоянно выкуривают сигаретки с задумчивыми человеческими глазами. Такие писатели не носят старые портфели и рубашки, они предпочитают джинсы и свитера, а когда случай требует костюма, они достают его из своих гардеробов. То ли костюмы у них такие, то ли носят они так, но к таким писателям в костюмах как-то неприятно подходить. Такие писатели водки не потребляют с такой постоянностью, как потертые провинциалы. Они предпочитают пиво и изредка цитируют что-то отдающее розовыми соплями. И здесь также есть для меня загадка – а что же эти пивные сочинители пишут, какого жанра они прислужники и каковы их стилистические особенности. А черт их знает. Итак, читатель, я выделил два типа писателей. Как уже стало понятно – основное занятие писателей – пить водку или пиво. Разумеется, есть писатели, не принадлежащие к этим двум группам, взять хотя бы начинающих писателей. Есть и такие. Существует, правда, еще одна группа этаких служителей слова – так называемые “элитарные” писатели. Их нигде не печатают. Редакторы говорят им: “Ой, вы знаете, у вас же элитарная литература, нашим читателям она не понятна. Мы печатаем более простые и примитивные вещи. Вот если напишите детектив или бульварный роман, приносите. Мы с удовольствием напечатаем”. Или, другими словами: “Идите вы к чертям собачьим со своей писаниной. У нас двух сотрудников увезли в дурдом после вашей повести. Печатать вашу заумь мы не будем”. Второго, истинного, значения элитарные писатели не понимают, поэтому бывают очень довольны, когда их бездарные вшивые книжонки причисляют к элитарной литературе. Но если им удается напечатать свои опусы, а тем более, если эта мерзость людям понравиться, то это надолго. У них появляется солидный доход, их портреты печатают в периодических изданиях и они начинают именовать себя богемой и вести богемный образ своей никчемной жизни. К ним отношусь и я.

Богема, знаете ли. Особое видение. Свободные художники. Ломают стереотипы. Манерность и всякая другая дребедень.

Я, как известный в прошлом и писатель в настоящем, естественно почти ежедневно посещаю всякие там творческие вечера различных поэтов-рецидивистов, где какие-нибудь их приспешники, развлекающиеся в свободное время игрой на домре, заставляют меня задавать поэтам вопросы по их творчеству. Какое там творчество - выходит очередная непризнанная гениальность и начинает декламировать таинственным голосом свои сочинения, при этом отбивая ритм грязным ботинком. Я, говорит, стихи составляю. И стихи, главное, такие затейливые. Какие-то черные ключицы обитают в фантазиях автора, прочие выразительные органы чувств. В просто рифмованных строчках автор неясно повествует о любви к непонятным колдуньям, ведьмам и прочей метафизической сущности. Всё это они делают с особой выразительностью – читают, читают, акцентируя на звуке “р”, а потом как заорут, показывая важность образа, или просто так. Нервные они, поэты.

А вот мне приходиться их регулярно выслушивать. А что, спрашивается, мне делать по вечерам и ночам. Ну не в трамвайном депо же напиваться с неприятно ароматирующими водителями. А что вы хотели – богема.

Богема. Сколько придурков называют себя причастными к этому слову: писатели, бывает, не написавшие ни одной книжки, поэты там всякие, художники, вместо холста использующие ванну, а потом её принимающие, музыканты, играющие на фотоаппаратах, фотографы. Ну эти ещё никуда взбрыкиваний не додумались выделывать, но, все равно, бывают такие, что и не позавидуешь. Знавал я одного такого. Фотоаппарат носил с собой даже в уборную. Если приходил ужинать в ресторан, то, когда ему подавали меню, он его раз пять фотографировал, потом убегающую в испуге официантку, потом администратора, приходившего объясняться, что у них не разрешено фотографировать, а когда администратор возмущался, что его просьбы остаются без ответа и просил отдать пленки, которых, кстати, мой знакомый носил с собой целую сумку, он трясся, шипел и грозился разбить администратору, а впоследствии и себе, голову аппаратом, доставая из сумки второй и объясняя, что вторым он будет фотографировать это жуткое фотографическое убийство невинного администратора. Как правило, этого поборника идей искусства в повседневности часто выставляли вон. Он так переживал, бедняга.

Был у меня и другой знакомый фотограф. Этот был не так ненасытен своей творческой деятельностью. Зато принципов в творчестве у него было предостаточно. Он, например, никогда не проявлял пленки со своими работами, объясняя бессмысленностью этого занятия. “А для чего же их проявлять. Я сделал снимок, выразился как художник, как творческая личность, а результаты меня не интересуют”. Надо сказать, выражался он не только как художник и творческая личность. Хотя – нет. Всё же что-то творческое в его манере выражаться было. Когда он был чем-то недоволен, и высказывал своё недовольство вслух, краснели даже видавшие много чего сантехники. Он был так изобретателен в своих выражениях, из четырех основных для языка слов он конструировал такие конструкции, что на них могла удержаться вся мировая литература, включая не записанные эпосы эстонских индейцев.

С фотографами ещё можно общаться. Снимут тебя раз двести пятьдесят за вечер и отстанут. Труднее с художниками. Они вечно норовят пристать со своим видением мира и с клятвенными уверениями, что в ближайшем будущем нарисуют ваш портрет на прессованной по особому, ими разработанному методу, туалетной бумаге подручными средствами. “Мы должны ломать рамки” – объясняются они. А когда им говоришь, что все рамки уже давно сломали другие идиоты, то они обиженно поправляют свои беретики и отходят к очередному собеседнику, который возьмет и окажется готовым поддержать беседу. И больше - возьмет да и расскажет этому художнику о том, что его творчество примитивно и заранее продано или подарено буржуазной морали. Тогда художник вскипит, возмутится и даст самодеятельному критику по самой по морде. И правильно сделает! Критик сам виноват – надо было первому набить физиономию художнику, чтобы не ходил и не приставал со своим тонким художественным вкусом. Какой вкус! Какой художественный! Да он одеться самостоятельно не может, все ему сорочку в брюки мать-старушка заправляет.

А писатели! Сволочи же. Я видел много всяких писателей. И не одного приличного. Один мой знакомый писатель, по крайней мере, он так себя называл, принципиально ничего не писал. Вообще ничего. Ни имени, ни фамилии, ни элементарного слова в поздравительной открытке на день металлурга. Ничего. Придурок, даже водил иногда с собой рукоприкладчика, чтобы тот свою подпись ставил. Объяснял он это просто: “Не хочу тратить свой талант по мелочам”. Самое главное, он и книги ни одной не написал. Ни рассказа, на стишка какого – ничего. “Я, - говорил – не нуждаюсь в фиксации своего изъяснения. Мои мысли не нуждаются в бумаге. Все свои романы я написал у себя в голове. Вы мещанин и жлоб, если думаете, что я не великий писатель. Почему я не могу быть великим писателем? Я есть великий писатель. И им буду, пока вы не докажете мне, что я ошибаюсь. А пока не доказали, будьте добры считать меня великим писателем! Если, к примеру, человеку руки отрубило, а в голове у него – гениальный роман, а записать его он не может – он что, тогда, не великий писатель? Или же он безграмотный, а придумал потрясающую вещь. Тоже не писатель? Вы, милейший, сноб и конформист, вы не можете мыслить глобально, а я великий писатель!”. И он это рассказывал людям несколько раз на дню, иногда расходясь до того, что пренебрегал своим писательским призванием и иллюстрировал свои мысли, как высказывался один мой знакомый, постоянно не понимающий, как можно столкнуться с несправедливостью, на примере художника, не умеющего рисовать, скульптора-паралитика, дирижера, страдающего болезнью Паркинсона. Во конце он победно кричал: “Но ведь Бетховен был глухой! А музыку же писал! Бетховен гениальный, а я нет?”. Бедняга умер бы от отчаяния, если бы узнал, что для сочинения музыки слуха и не надо, нужны только руки и знания, а Бетховен все свои гениальные вещи написал в добром слуховом здравии. А позже, когда ему в пьяной драке заехали свиной баварской ножкой по одному уху, а пивной кружкой с тяжелым баварским же пивом по второму, он обиделся и перестал слышать.

Черт их знает, когда они занимаются производством предметов искусства. Они постоянно шастают по выставкам, бенефисам, творческим вечерам, просто по ресторанам, где пристают друг к другу со своим убогим видением мира и себя в нем. Шатаются, говорят, что набираются впечатлений и, особенно часто используется, “утоляют жажду общения”.

Я, вспоминается, тоже часто посещал все подобные культурные мероприятия, где меня просили что-нибудь сказать. Я говорил всякую околесину. Люди мне восторженно хлопали и приглашали говорить другого мерзавца от литературы. Толстые, постные, в гигантских очках кудрявые искусствоведши, от которых разило чем-то гнилым и устойчивым, скорее всего, плесенью, любили на таких собраниях поприставать к творческим личностям, вроде меня, со своими блошиными искусствоведческими вопросиками. Я их откровенно посылал к чертовой матери. Всё это выглядело приблизительно так: “Жорж, как вы относитесь к постановке на театральных подмостках вашего романа “Запуганный Шпенглером”. Как вы оцениваете художественный уровень постановки?”. Я ей доходчиво отвечал: “Пошла отсюда, овца бристольская!”. Искусствоведши делали глаза соразмерными очкам и убегали писать новую статью обо мне. Искусствоведши откуда-то вылезли! Вот угораздило!

Итак, подхожу к началу. Однажды меня пригласили в один клуб. Я раньше там не был. Ну вы знаете, собираются несколько дебилов, возомнивших себя пророками, открывают клуб и не пускают туда никого без особого приглашения. Меня туда пригласил один поэт-пустоцвет в твидовом пиджаке (12). Такое небольшое ночное заведеньице по незамысловатому названию “Мирандола (13)”. Ровно в одиннадцать оно открывалось и в его двери заваливались все эти несчастные свободные художнички и прочие лишенцы. Количеством около пятидесяти они шатались по залу, сидели за барной стойкой, за столами. Они постоянно что-то обсуждали, с кем-то выясняли отношения и делились свежими сплетнями. Сначала я зашел неохотно, потом мне не понравилось, и не понравилось так, что я решил зайти в “Мирандолу” на следующую ночь, потом ещё и ещё.

Обсудить книгу на форуме

Главная : Любовные романы и рассказы : Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13